Фронтовые деликатесы

Когда с наступлением сумерек свободные от дежурств и нарядов связисты улеглись на ночь на земляных нарах в блиндаже, ефрейтор Петров спросил у посыльного в штаб дивизии красноармейца Сорокина:

– Иван, ты после ужина картошку варил. Будь другом, скажи, где ты ее взял?

– Платоновку, куда я донесения ношу, отселили. Жители не все, понятно, с собою забрали. У кого картошка в погребе осталась, у кого зерно с мукою из ящиков выгреблено не чисто, а кое-кто даже кур оставил, не поймали, видать… Несутся, а яйца выбирать некому! Часовой, что штаб дивизии охраняет, говорил: по 5-6 штук находит ежедневно. Одним словом, там всякий продукт имеется. Оттуда картошку я и принес. Крупная, рассыпчатая. В сравнении с перловкой настоящее объедение…

С наступлением весенней распутицы рацион у фронтовиков уменьшился, и они «выходили из-за стола» с желанием покушать, которое с каждым днем усиливалось. Командиры уверяли: разлив виноват, дороги для автомобилей стали непроходимы, все тылы отстали, а как подсохнет, так все наладится.

Рассказ посыльного Сорокина о платоновских продуктовых запасах вызвал у ефрейтора горячее желание за ними сходить.

«Пригодилось бы все, даже зерно, из него кутью сварить можно, – думал ефрейтор. – А если попадутся яйца, хоть два, даже одно – так это драгоценность. Яйцо по полезности – от кого-то я это слышал – равняется или буханке хлеба, или ведру картошки, или мешку капусты. Съешь яйцо – на неделю силой зарядишься».

Задумкой сходить в Платоновку ефрейтор шепотом поделился с соседом по нарам красноармейцем Смирновым, бывшим студентом Курского пединститута. Идея сходить в Платоновку овладела и им. Идти решили не откладывая, следующим утром, пока солдаты не растащили платоновские харчи. Фронт ведь. Солдат полно, все есть хотят, и запасы эти ежеминутно уменьшаются.

Заснул ефрейтор Петров поздно и спал плохо: с боку на бок поворачивался, просыпался, чего раньше не случалось. А во сне ему приснилось, что в Платоновке он всякую вкуснятину нашел и так вещмешок ею наполнил, что завязать не смог. А Смирнов во сне все время чавкал. Ефрейтор подумал: «Это тоже с Платоновкой связано. Ему, наверное, снится, что он не только вкуснятину находит, но и ест ее с превеликим удовольствием».

Проснулся ефрейтор на рассвете и сразу разбудил Смирнова. Тот, одернув по привычке шинель и поправив пилотку, тихо спросил:

– Что брать?

– Вещмешок, понятно. Только все выложи из него.

– А он у меня пустой.

– Можно было бы еще на всякий случай какую-нибудь сумочку прихватить, но где ее взять? Что-нибудь придумаем, если поход будет удачным, нательную рубаху заполним…

– А карабин брать?

– Карабин обязательно. И подсумок с патронами тоже. На передовой солдат расставаться с оружием не должен. Время раннее, дорога полем, все может быть. И разведчики, и десантники вражеские повстречаться могут. Без оружия с ними делать нечего, а с оружием – бац и готово!

И ефрейтор Петров, и красноармеец Смирнов в Платоновке бывали и дорогу туда знали: надо было по бревну перейти ручей, за ним – высотку, за высоткой – второй ручей, потом луг, огороды, за ними Платоновка – деревушка дворов на тридцать. Все под соломенными крышами, с соломенными шалашами погребов и с плетневыми сараями. Располагались дома полукругом, повторяя изгиб ручья.

У перехода через первый ручей – часовой. Увидев его, Петров решил: погорели. Если вернет – хорошо, а то в штаб отведет, а штабисты на гауптвахту посадят. Снисхождения не будет: самовольная отлучка. Но на всякий случай Петров шепнул своему напарнику:

– Не робей. Делай все, как я, – и зашагал тверже и быстрее.

Поравнялись с часовым. Реакции с его стороны никакой.

«Прошли», – решил ефрейтор и с радости приложил ладонь к пилотке: спасибо, мол, дорогой! Видимо, внешность Петрова – бородка с проседью, усы, лычка в погонах – внушила часовому доверие. У входа в Платоновку – второй часовой. На прохожих он тоже не обратил внимания.

Вот и первая хата. Вокруг ни жителя, ни собаки, ни куренка. Солдат тоже не было. После разлива все они перешли в вырытые в поле блиндажи. Гнетущую тишину нарушал лишь скрежет покачиваемых ветром незакрытых дверей.

«Раз двери открыты, то наша братва здесь уже поработала и нам делать нечего», – решил Петров и направился к следующей хате.

И второе, и третье, и четвертое подворья были тоже открыты. В них не зашли по тем же соображениям. На двери седьмой или восьмой хаты на петельку была наброшена дужка отомкнутого замка.

– Наконец-то, – облегченно вздохнул Петров и вошел в сени.

Ничего, кроме лестницы, ведущей на чердак, в них не было. В деревне, из которой был родом Петров, жители на чердаках развешивали просоленное сало.

«Может, и тут так делают», – подумал Петров, поспешно направляясь на чердак. Там было темно, но это не остановило Петрова, и он начал осторожно продвигаться в глубь чердака, ощупывая все вокруг себя. Попадались ему не куски сала, а наполненные пылью пышные гирлянды паутины…

Зашли в хату. На одном из подоконников стоял ящик с помидорной рассадой. Земля в нем ссохлась как камень, тонкие стебельки поникли, листочки завяли и скрючились. Запустение чувствовалось во всех углах. Из съестного и здесь ничего не нашли.

В погреб ефрейтор Петров послал красноармейца Смирнова, напомнив ему, что там может быть не только картофель, но и свекла, и морковка, и квашеная капуста, и соленые огурцы, и моченые яблоки…

– Есть что-нибудь? – прервал молчание ефрейтор.

– Закрома пустые, а в кадушках плесень, вонючий рассол и дохлые лягушки плавают.

– В закромах поройся, а в кадушках на дно попнись. Может, на дне что осталось.

– И рылся, и на дно попинался – ничего нет, – сказал Смирнов, вылезая из погреба.

В поисках яиц отправились в сарай, но и там, кроме засохшего помета, ничего не было. В следующих дворах все-таки нашли с котелок картофелин величиной чуть больше фасолины.

– Почище помоем и суп сварим, – решил Петров.

Когда до конца деревни оставалось дворов шесть, надежда на успех иссякла. Решили возвращаться, чтоб в часть придти к завтраку. Сокращая путь, к ручью двинулись по прямой – огородами. Снег уже стаял, чуть подсохло, но сорняки еще не росли, и огороды представляли собою сплошную черную массу. Но на ней ефрейтор вдруг заметил зеленеющие кустики лука, видно, семена растерялись при уборке. Лук – растение холодостойкое. Его жирные темно-зеленые, покрытые росой перья поднялись уже сантиметров на десять и изумрудом блестели на солнце.

Ефрейтор Петров быстро оборвал первый кустик, пожевал, проглотил и сказал:

– Покушай и ты.

Красноармеец Смирнов оборвал второй кустик, пожевал, тоже проглотил, ощутив слабую горечь с приятным ароматом и освежающим вкусом мятного пряника.

– Ну, как?

– Настоящий деликатес! – совершенно искренне ответил красноармеец.

Ефрейтор никогда не слышал этого мудреного слова, но употреблял слово «деликатный» в значении «очень вежливый, очень хороший человек». По аналогии он решил: деликатес – это очень хороший, очень вкусный продукт.

– Наконец-то повезло! – обрадовался ефрейтор и начал быстро выкапывать растения. Напарник последовал его примеру. Кустики были очень грязные. Складывали их в вещмешок, вывернутый наружной стороной вовнутрь. Испачкать вещмешок снаружи не страшно – он и так грязный. А испачкать внутри нельзя, сухари класть будет некуда.

Сначала зеленые кустики попадались редко, а огорода через три набрели на подзимнюю посадку лука и чеснока. В мирное время, когда ефрейтор Петров крестьянствовал, а красноармеец Смирнов слушал институтские лекции, они не тронули бы не только кустика, но и перышка. Теперь же у побывавших в боях, отступавших и наступавших взгляды изменились. Их целью стало: убить врага и выжить любою ценой. И все на этих ухоженных слабыми женскими и детскими руками грядках без сожаления было выкопано.

Петров и Смирнов возвратились в часть перед завтраком. Их товарищи уже встали, вышли на улицу, умылись и ждали кухню.

– Угощайтесь, пожалуйста, – сказал Петров, высыпая содержимое вещмешков на плащ-палатку, разостланную у входа в блиндаж.

Скоро весь взвод уселся вокруг и, очищая головки лука и чеснока от кожуры и обмывая в стоявших рядом котелках с водой, принялся за еду. Ели быстро, без соли – ее у солдат не было – и без хлеба – его еще не привезли, – с удовольствием, причмокивая. Еда всем казалась деликатесом – ароматная, прохладительная, сочная.

Через некоторое время приятный вкус сменился небольшой горечью, которая быстро усилилась до нестерпимой. Казалось, что рты солдат наполнились иголками. Рты непроизвольно открылись, дыхание участилось и стало глубже, глаза покраснели, из них сначала закапали, потом потекли слезы. Тем временем против блиндажа, в лощине, остановилась кухня. Повар, привязав лошадь, позвал связистов на завтрак.

Наливая первому, он подозрительно подергал носом и сказал:

– Что-то плохо от тебя пахнет, дорогой.

Когда подошло еще несколько человек, повар, ладонью помахивая перед носом, завозмущался:

– Где же вы нажрались такой гадости? Не дышите на меня, отвернитесь! Я не переношу этой отвратительной вони. У меня аллергия…

Это напугало ефрейтора Петрова: «А вдруг причиной неприятного запаха заинтересуется взводный и выявит самоволку? А вдруг повару станет еще хуже? Что делать тогда? »

Чтобы смягчить обстановку, Петров скомандовал:

– Взвод, к повару подходить задом!

Солдаты немедленно исполнили приказание ефрейтора, даже больше: перед поваром не дышали. Но когда повара окружил весь взвод, не помогло и это. Повар широко открыл рот, как будто ему не хватало воздуха, зачихал, сначала редко, потом чаще, а потом чихал не останавливаясь.

– Не могу… Наливайте сами, – с трудом произнес он, бросил в котел черпак, пошатываясь и помахивая перед носом ладонью, отошел в ту сторону, откуда дул ветер.

Когда повару стало лучше, он проговорил:

– На дно не лезьте… Взбалтывайте и больше черпака не наливайте. А то всем не хватит.

2002.