Письма

В 80–90-х годах я почти ежегодно встречался со своими однополчанами. Эти встречи организовывал и проводил совет ветеранов нашей дивизии. Он составлял программы встреч, в которых был чуть ли не десяток самых разнообразных вопросов. Мы же почти круглосуточно вспоминали фронтовые дороги, павших и умерших товарищей, командиров, хоть этого обширные программы встреч не предусматривали. Фронтовая жизнь богата и ярка, поэтому и воспоминаниям нашим не было конца.

– А ты помнишь, как мы писали первое письмо? – спросил меня однажды мой близкий фронтовой друг Егор Михайлович Рудаков родом из Октябрьского района нашей области, житель Донецка. И в часть мы прибыли одновременно, и жили в «райской обители» вместе.

– Как же не помню? Помню!

В то время письма с фронта ожидались всеми. Получить письмо являлось самым сильным желанием. Письмо приносило безмерную радость, а его отсутствие вызывало самые тягостные переживания. Дома нам наказывали и сами мы понимали, что писать надо чаще.

Первые дни пребывания в части мы по команде вставали, умывались, одевались, ели, работали, постигали военную науку, укрывались от бомбежек, ложились спать... Наказ близких и свои желания выполнить не могли. Недели через две сержант усадил нас на лежавшие возле «райской обители» бревна и разрешил написать наконец домой письма, предварительно показав, как это сделать без стола и скамейки и как свернуть письмо в солдатский треугольник.

– Ты кому тогда писал? – поинтересовался Рудаков.

– Матери, – ответил я.

– А я перед армией влюбился в девчонку из соседнего поселка, – начал вспоминать мой товарищ. – Она ко мне относилась с прохладцей, а я любил ее сильнее всего на свете, жить без нее не мог, каждый день в тот поселок ходил, чтоб увидеть ее. Нас у матери было пятеро. Жили в деревне, бедно. Она, бывало, царство ей небесное, целыми сутками работала, чтоб нас накормить, обуть, одеть. Прости меня, моя дорогая мамочка, что первое письмо с фронта я намеревался написать не тебе, а своей возлюбленной Катюше. Это имя тогда модное было, распространенное. Любовных писем я до этого не писал. Ребята, помню, по странице накатали, а я голову ломаю: как начать? Наконец появились подходящие будто бы мысли, и я принялся покрасивее выводить первую букву. Тут сержант приказал кончать писать, свернуть листки треугольниками и начал диктовать обратный адрес. Ребята сдали ему свои треугольники, а я свой лист скомкал и выбросил. Так у меня письма и не получилось, – закончил рассказ мой друг.

После того самого первого фронтового письма я написал их много и получил не меньше: из дома, от родных и друзей. А после войны, когда я окончил исторический факультет пединститута и увлекся краеведением, я стал собирать фронтовые письма, написанные когда-то, уже не мной и не мне.

Фронтовые письма… В них доподлинное то трудное время, душевные качества автора, а заодно и того, кто хранил их десятилетия, не веря похоронкам и дожидаясь с войны дорогих, любимых…

В нашем районном краеведческом музее есть несколько писем Григория Матвеевича Шульгина из деревни 1-е Подгородище. Пожелтевшие треугольники потерлись на сгибах, местами порвались, но текст, написанный химическим карандашом, все еще можно прочесть. Григорий Шульгин, 1921 года рождения, был призван в армию еще до войны. В письме, написанном из Житомира 19 июня 1941 года и полученном родственниками 22 июня, – и дыхание приближающейся войны, и тоска по земле, по дому деревенского парня, которого не привлекает ни армия, ни город.

"Наша почта в городе, а мы в 15 км от нее… Жизнь моя без перемен, учат до сногсшибачки, на то, чему нас научили за 1 месяц, раньше полгода надо было. Состою в особом взводе разведки (мотопехота), специальность – ручной пулеметчик… Как там дела, в колхозе как работа, я бы сейчас с удовольствием за плугом ходил, очень вся эта процедура надоела. Раз водили в город, рассмотрел частично, и… не понравилось. Деревня лучше, даже наша…"

Ходить за плугом Григорию Шульгину так и не довелось. 13 июля 1941 года он пишет уже из города Краснограда Харьковской области: "Здравствуйте, папа, мама, браты Жорж и Леонид. Пишу второе письмо, почему вы не отвечаете на первое, или, может быть, вы уже отслужили по мне панихиду?.. Повторяю, что нахожусь в госпитале, потому что ранен в правую руку пулей ниже локтя, рана не опасная (уже заживает). Скоро пойду обратно воевать, за новой раной, или же совсем ухлопают. Прошу вас об этом не беспокоиться, я тоже первый раз боялся, потом, как прошел боевое крещение с самолета да и еще из пулемета, – ничего, все прошло, будь что будет… Интересно, как там вы живете, как дела в колхозе и вообще пропишите, кого взяли, кто остался, работает ли Жорж… Кормят здесь не так уж хорошо, дают все с вилочек да ложечек, в общем, не для нас такие харчи. Не дождусь, когда выпишут…"

И новое письмо из госпиталя, от 28 июля: "Нахожусь все еще в госпитале и буду дней 7, а может, и больше. Рука зажила, другая беда – оглох. Шум в ушах, как на колокольне, а слышать, что называется, пробка. Врачи не могут определить, отчего это, а я думаю, это от снаряда. Снаряд разорвался около меня, ну и сначала оглушил, потом ничего, а теперь опять. Ну это, как и все остальное, пройдет. Письма я ваши получил…"

"Сообщаю, что сейчас я в г. Харькове, – пишет Григорий Шульгин 3 августа, – отсюда не знаю, куда перебросят, скорее всего обратно на фронт. Беда только в том, что слышу слабо и шум в ушах. Больная рука зажила… Сейчас все в порядке, а уж дальше – не знаю, придется еще самого себя, наверное, на карту поставить, уж не взыщите…"

В последнем сохранившемся письме от 28 августа 1941 года из Черкасской области предчувствие неминуемой гибели все сильнее, все отчетливее: "…Привет всем дядькам и тетушкам. Я еду на фронт. Пожалуйста, не горюйте, я иду с открытыми глазами навстречу смерти".

В Книге Памяти Курской области сообщается что, рядовой Шульгин Григорий Матвеевич пропал без вести 16 сентября 1943 года. Однако его племянница Н.Г. Гуторова помнит рассказы бабушки о том, что в оккупированном немцами Донецке кто-то из односельчан видел Гришу в колонне советских военнопленных, которых гнали на работу. О судьбе своего старшего сына Анисия Демьяновна Шульгина так и не узнала, от него остались только письма…

Н.И. Телешин был мобилизован уже в зрелом возрасте. Уходя на фронт, он оставил в поселке Коммунар жену с двумя детьми. В его письмах – любовь и ненависть.

"Здравствуйте, дорогая супруга Фрося, дочки Тая и Валя! – пишет он 28 февраля 1943 года из госпиталя. – Крепко целую вас и желаю быть здоровыми и счастливыми. С пожеланием того же всем родным, кто из них остался жив после оккупации немецким гадом, паразитом и людоедом. Я знаю, как он истерзал русский народ…"

Следующее письмо от 7 марта 1943 года: "…Во первых строках своего письма я крепко-крепко целую несчетное число раз супругу Фросю, дочек Таю и Валю, низко кланяюсь вам и желаю быть здоровыми и счастливыми… Фрося, сообщаю о том, что нахожусь я в г. Ногинске в госпитале. Сейчас чувствую себя лучше и скоро поеду на фронт громить немецких гадов. Отомстим им за издевательства над нашим народом. Вам тоже и пришлось пережить, и переживаете от его зверского отношения. И у нас в Коммунаре этот зверь тоже, небось, истерзал немало людей. Пропиши, какие он оставил следы после того, как его, гада, изгнала наша доблестная Красная Армия. Фрося, с ответом не медли ни одной минуты. До свидания, крепко целую. Твой супруг Никита".

Кому-то сегодня эти письма, автор которых погиб при освобождении Смоленской области, покажутся излишне патетичными, пафосными. Но это тон времени, так писали тогда многие. А главное – так думали. Так что в этих письмах нет фальши, они искренние.

С воодушевлением и подъемом пишет 2 декабря 1943 года в деревню Каличиновку Михайлоанненского сельсовета сержант-танкист В.И. Рысистых: "Здравствуйте, дорогие папа и мама! Вам, сестрицам Нюре, Шуре, Тамаре и любимой сестрице Вале, передаю пламенный привет… Нахожусь в боях. На фронте имеем большие успехи. Пока жив и здоров… Папа, пишите поподробней, как живете. Буду ждать с нетерпением. Мне бывает веселее, когда получаю от вас письма…"

В следующем письме Василий Рысистых сообщает родным, что едет учиться в танковое училище на лейтенанта, потом – как идет учеба. Эти письма адресуются уже только матери – отца, участника Первой мировой войны, к тому времени тоже призвали на фронт.

"Здравствуй, дорогая мама! – пишет Василий Рысистых 20 июня 1944 года. – Ваше письмо, посланное 8 июня, получил. Адрес мой не изменился, и я не знаю, почему ваши письма ворочаются. Вы спрашиваете: нельзя ли приехать на каникулы? Какие каникулы? Идет война, с учебой поспешаем. Вот скоро выпуск, как закончу – обязательно заеду по пути на фронт. До свидания, дорогая мама, до будущего свидания".

Такое свидание состоялось. Но было оно печальным. После окончания училища лейтенант Рысистых вновь воевал, но недолго: по болезни попал в госпиталь, потом был отправлен домой. Здесь на руках матери и сестер он умер 2 сентября 1944 года от скоротечного туберкулеза легких в возрасте 19 лет…

От своего друга детства Николая Смотрова я получил только одно письмо, датированное 9 августа 1944 года.

"Привет с фронта тебе, друг мой Коля, – писал он. – Разреши сообщить, что я жив и здоров, чего и тебе желаю. Я узнал, что ты вернулся домой, и сразу пишу тебе. Как мы долго не виделись! Я тебя попрошу обязательно написать мне о своем здоровье, где воевал, почему попал домой, как живешь сейчас, какие дома ребята и девчата.

Я нахожусь в Польше. Бьем врага и будем бить его до победы. Смерть или победа! Скучаю по Родине. Как идут дела в колхозе? Кто председатель? Интересно узнать и о доме, о своих. Напиши. Жду. Смотров Н.Ф. Полевая почта 04536".

Николай Федотович Смотров, как и трое его братьев, действительно воевал до Победы, он дошел до Берлина. Уходил он на фронт в 1941 году обычным сельским пареньком, а вернулся в родное село Нижнее Гурово младшим лейтенантом с орденом Красной Звезды. Он вновь сел за руль трактора и работал механизатором в колхозе им. Кирова до пенсии. За работу был награжден орденом Октябрьской Революции – такой награды в колхозе больше никто не получал.

1995 – 2005.