Прошусь в авиацию

Сначала, думается, надо рассказать о том, как и когда я попал на фронт, а потом вести речь о фронтовых былях.

Комиссию и приписку проходил я летом 1941 года, на пару лет раньше обычного, когда вовсю полыхала война и в деревню приходили похоронки. Тогдашнее отношение к приписке отличалось от теперешнего. Стоило нам, подросткам, услышать о ней, как мы, все до единого, в установленный день из колхоза за 20 километров пришли в райвоенкомат задолго до того, как он начал работать. Призывные комиссии наделены были правом распределения призывников по родам войск, что они и делали сразу же после врачебной комиссии.

Когда предстал я перед призывной комиссией, то один из ее членов – Я.К. Щуров, кавалерист Гражданской войны, участник финской, лейтенант, с мнением которого считались, сказал:

– Этого в кавалерию. Тонкий, высокий – отличный будет рубака.

Школьные годы мои совпали с успехами нашей авиации, о которых много тогда писалось. Это отразилось на моем сознании.

– В кавалерию не пойду! – отрезал я.

Установилась напряженная тишина.

– А куда же ты хочешь пойти? – нарушил ее военком капитан Цуканов.

– В авиацию!

Члены комиссии поглядели друг на друга, покачали головами, а военком, обращаясь к ним, сказал:

– Пока он единственный добрался до института. Если ему позволяет здоровье, то его просьбу надо удовлетворить.

Возражений не последовало. Работник военкомата вывел меня к врачам и попросил их дать заключение о том, годен ли я к службе в авиации. Мои проголодавшиеся товарищи, узнав о повторной комиссии, не стали меня ждать и ушли домой. Со мной долго возились терапевты, потом тщательно проверили слух и зрение, и после этого я снова предстал перед призывной комиссией.

Военком Цуканов, взглянув на заключение медиков, объявил:

– Просьбу твою удовлетворяем. – И в моем приписном свидетельстве наискосок написал синим карандашом большими буквами: «Годен к службе в ВВС».

Домой я не шел, а летел, думая: «Мечта моя сбывается! Я скоро стану летчиком и буду бить фашистов не трехлинейкой, а мощью самолета!».

Товарищи мои домой вернулись раньше и рассказали моей матери, что я отстал от них потому, что прошусь в авиацию. Ее встревожила досрочная приписка, а мое стремление попасть в авиацию – убило. Больше беспокоиться за меня было некому. С 1937 года мать растила нас, шестерых детей, одна в великих трудностях, вызванных раскулачиванием, арестом и расстрелом отца, всевозможными преследованиями и ее болезнью.

Когда я вернулся домой, она сквозь слезы проговорила:

– Если был бы отец, он взял бы хорошую хворостину и такую дал тебе авиацию, что ты сразу забыл бы ее. Как хорошо в пехоте! За каждым кустиком укрыться можно! А самолет у всех на виду, его сразу собьют.

1995.