Призыв

В 1942 году из-за стремительного наступления немцев и оккупации района рожденных в 1924 году в армию не призывали. В начале февраля 1943 года, через неделю после освобождения Кшени, не дожидаясь повестки, я пошел в райвоенкомат со своим другом Иваном Перцевым – будущим участником Парада Победы. Военкомат был тогда на улице Пролетарской в помещении, где потом размещался нарсуд. При немцах в этом здании находилась биржа труда, и оно было приспособлено для работы с посетителями.

За входной дверью – пустая комната с маленьким, как в билетной кассе, окошком. В этом окошке виднелся стол и сидящий за ним старший лейтенант. Я был постарше своего товарища и к окошку подошел первым. Спросив год рождения, старший лейтенант взял из лежащей перед ним стопки верхний листок величиной с денежную купюру, вписал в него мою фамилию, имя, отчество, дату и молча подал мне. Я начал читать, с трудом разбирая слабый машинописный оттиск: «…в крепкой одежде и обуви... с недельным запасом продовольствия, кружкой, ложкой... явиться для отправки в часть». А явиться – утром следующего дня.

Мой товарищ был с 1925 года и его отпустили до особого распоряжения.

Узнав об этом, мать упрекнула:

– И тебе годок можно бы утаить. Власти нету, проверять некому. Перебыл бы холода дома, а весной, по теплынке, и пошел бы.

Впрочем, особое распоряжение долго себя ждать не заставило. Оно последовало через неделю после моего призыва.

Мать понимала, что с освобождением наших мест я буду призван в армию, и начала заранее готовить необходимое. Связала даже солдатские варежки с одним пальцем для стрельбы из винтовки. Поэтому к отправке я готов был в день получения повестки.

Ранним утром – проводы. Теперь на проводах в армию вся деревня гуляет двое суток. А у меня тогда за столом были я и сосед Василий Наумович Шубин, которого все звали Наумчем, – старик богатырского телосложения и с пышной русой бородой. Посреди стола – сковорода жаренной на каком-то жиру картошки, что в то скудное время считалось деликатесом, краюха хлеба, а перед Наумчем еще и стопка. Пятеро моих младших братишек и сестренок, прижавшись друг к другу, молча стояли подле стола и не спускали с меня глаз. Их взгляды были одинаковыми – тревожными и печальными. За год с небольшим через наше село Нижнее Гурово четыре раза прошла линия фронта, каждый раз с большими жертвами, и они знали, что ожидает солдата. Им, наверное, казалось, что меня они видят в последний раз. Мать крепилась, но слезы выкатывались из ее глаз. Она незаметно смахивала их концами платка. Трапеза наша продолжалась минут пятнадцать, не более. Потом мы быстро оделись, вышли на улицу и уложили мой вещевой мешок, в просторечии называемый сидором, на салазки.

– С Богом, – сказал Наумч, перекрестив меня.

Когда я тронулся, мой шестилетний братишка уцепился за полу моей фуфайки и закричал:

– Не ходи! Там тебя немцы застрелят!

Остальные зарыдали.

Мать провожала меня до Кшени. Когда мы подходили к улице Пролетарской, то около теперешнего гастронома увидели колонну мужчин с мешками за плечами. Они двигались от райвоенкомата к улице Ленина.

— Ах-хах, ах-хах, опоздали, – заволновалась мать, – скорее становись, а то уйдут!

Часов у нас не было, о времени представления не имели, и я тоже подумал, что опоздали, что это отправилась та самая колонна, в которой должен находиться я. Я схватил свой сидор, быстро водрузил его за спину, стал в хвост колонны и зашагал.

– Служи получше, командиров слушайся, – услышал я наставления матери. Произнести их ей стоило больших усилий, голос ее дрожал и прерывался.

С Пролетарской колонна свернула на улицу Ленина и пошла в сторону мясокомбината. Когда проходили мимо теперешней районной аптеки, мой сосед сердито процедил сквозь зубы:

– Видать, полицаем был, от наказания с чужими убегаешь.

Меня эти слова обидели.

– Полицаи в день освобождения убежали, а какие остались дома, давно арестованы, – ответил я.

Сосед продолжал более миролюбиво:

– Ты кшенский, а мы касторенцы...

Теперь я понял, что ошибся, повернулся и зашагал к райвоенкомату. Около него стояли группки прибывших к отправке призывников и провожавших – женщин и молодых девчат и ребят. Матери говорили провожаемым нескончаемые напутствия и советы. Призывники молчали. Часов в одиннадцать к нам вышел молодой лейтенант со списком в руках и сделал перекличку. Отсутствующих не было. Тогда лейтенант приказал взять свои сумки, проститься и построиться в колонну.

Положив список в висевшую на плече полевую сумку, лейтенант повернул нас в сторону улицы Ленина и скомандовал:

– Колонна! Ша-гом марш!

И мы двинулись к улице Ленина, по ней – к элеватору. Провожающие сначала шли рядом, допытываясь у лейтенанта, куда он нас ведет.

– В часть, которая за Уралом, кажется, находится, – отшучивался лейтенант.

Мы дошли до Дицево, потом поднялись на железнодорожное полотно и зашагали по нему на Касторную. Снега на железной дороге не было, ветер дул попутный, двигались мы легко и быстро, шагая через шпалу. Один из нас, Б., оказался женатым. Он сразу начал рассказ о своем романе, начиная со знакомства с будущей женой, делая упор на райские наслаждения, которые дарит любовь. Для нас, нецелованных юнцов, эта тема представляла жгучий интерес, и мы, чтобы не пропустить ни одного слова, старались держаться поближе к рассказчику. Подошли к разъезду Нижняя Грайворонка – рассказ только завязался, миновали станцию Лачиново – рассказ продолжался, подошли к Касторной – рассказу конца не видать, и он, наверное, не закончился, даже если бы мы шли до Воронежа.

– Не боишься, что твоя радость выйдет за другого? – спросил лейтенант.

– Нет! Этого не будет, даже если я и погибну. Мы поклялись быть верными друг другу до гроба.

Забегая вперед, скажу, что служить мне пришлось в одной батарее с Б. Виделись мы ежедневно, дружили, обо всем разговаривали, но к этой теме он никогда не возвращался. И я думаю, что душа его открылась по дороге на Касторную из-за большого нервного потрясения, вызванного насильственно прерванной, и возможно навсегда, страстной юношеской любовью. То был не рассказ для нас, а неконтролируемые мысли вслух для себя. Война для Б. оказалась удачной. Своей части он не менял, Берлин штурмовал, на рейхстаге расписался, наградами отмечен, домой вернулся невредимым и в сержантском звании... А с женой не повезло. Та, которую он обожал и верность которой хранил, не стала его ждать и вышла за другого.

...В Касторную пришли мы затемно. На железнодорожных путях стояло три, кажется немецких, пассажирских состава – вагоны низкие, но длиннее и светлее наших. На улицах лежало много неубранных трупов солдат, лошадей, валялись разбитые ходки, кухни, орудия, а пустырь был забит сотнями разнообразных автомобилей. Одним словом, здесь чувствовалась наша большая победа. В Касторную направляли призывников изо всех освобожденных районов области, а отсюда их передавали воинским частям. Поэтому и мы здесь оказались.

1995.