Солдатами становились не сразу

В первые дни пребывания в части мы упорно постигали многогранную солдатскую науку. На стрельбах последним в нашем отделении вышел на огневой рубеж Федя Чесноков из Обоянского района. Он был меньше всех ростом, худенький, посиневший от холода. Сержант, желая лучших результатов, наставлял Чеснокова, подавая обойму:

– Старайся, Чесноков, стрелять метче, в яблочко, а если стрелять будешь плохо, то... отправлю домой.

Лицо Чеснокова посветлело, и он, опережая команду, подошел к огневому рубежу, с радостью упал на разостланную на снегу солому, вложил, не снимая варежек, в карабин патроны и, почти не целясь, выстрелил.

– Мимо! – прокричал солдат, наблюдавший за мишенью.

Как только отошел он в сторону, прогремел второй выстрел. Старательно оглядев мишень, наблюдавший прокричал:

– Не попал!

Перед третьим выстрелом сержант подошел к Чеснокову и напомнил ему, как надо стрелять. Чесноков выслушал и сделал так, как говорил сержант: склонил голову набок, прищурил один глаз, долго целился и, наконец, выстрелил.

– Опять не попал, – донеслось от мишени.

– Да ты старайся! – нервничал подбежавший сержант.

– А как стараться, если я мишени не вижу? У меня – куриная слепота!

– Выдумывай! При куриной слепоте ночью не видят, а сейчас белый день. Значит, никакой куриной слепоты не должно быть, – не соглашался сержант. – Целься, как я тебе говорил, и попадешь!

Мишень подняли, видна она была отлично. Чесноков выстрелил в четвертый раз и опять промахнулся. Безрезультатным оказался и пятый выстрел.

Почти все мы стреляли впервые, и результаты стрельбы у всех были неважные, но так плохо, как Чесноков, никто не стрелял. Доложили об этом руководителю стрельб старшему лейтенанту Дмитриеву. Он приказал еще раз разъяснить Чеснокову, как надо стрелять, и выдать вторую обойму. И после нового разъяснения Чесноков не попал в мишень ни одного раза. Опять доложили об этом старшему лейтенанту.

– Есть патроны? – спросил тот.

– Патронов много.

– Дайте ему еще обойму. Пусть учится.

– А мне хоть целый ящик дайте, я все равно не попаду. Не вижу я.

– Не должно быть. Если признан годным к службе, то должен видеть.

Ни одного раза Чесноков не попал в мишень и из третьей обоймы. Домой его так и не отпустили, и он наравне со всеми продолжал нести тяжелую солдатскую ношу. Оборонялись, стояли насмерть на Курской дуге, освобождали Левобережную Украину. Через восемь месяцев, при подходе к Днепру в сентябре 1943 года, пуля, пощадив кость, пробила Чеснокову мякоть правого бедра.

В санчасти, обработав рану, сказали:

– Поедешь домой. Долечишься амбулаторно. Отдохнешь до весны, а там будет видно.

Это не обрадовало Чеснокова.

– Ранение мое легкое, и никуда из своей части я не поеду, – отрезал он.

Пролежав два дня в санчасти, Чесноков вернулся в свою батарею и, пролежав там еще два дня, начал выполнять солдатские обязанности...

Лет через 15 или 20 после войны в Курском доме политпросвещения собирался областной актив по вопросам народного образования. На нем присутствовал и я. Перед началом мимо меня к первым рядам четким шагом прошел мужчина в военной форме с наградной планкой на груди. Я успел взглянуть на его лицо. Оно показалось мне знакомым. Я стал напрягать память, но так и не вспомнил, кто это. Не вытерпев, я встал, подошел к этому военному, вгляделся и узнал в нем Чеснокова. Он подрос, раздался в плечах. А лицо его осталось прежним – добродушное, круглое, нос чуть вздернут, волосы светлые. И он меня тоже узнал. Какая-то сила бросила нас друг к другу. Мы обнялись. Из глаз и у меня, и у него закапали слезы. Эта встреча с однополчанином у меня была первой со времен войны. Я сел рядом. Забыв о докладе, мы шепотом начали разговаривать.

Чесноков дослужил до конца войны. Стремясь к активным действиям, он из топовзвода перешел в огневой расчет, стал командиром орудия, старшим сержантом. На Зееловских высотах, когда из строя выбыли все офицеры, возглавил батарею и в этой должности закончил войну. Его настойчиво направляли учиться в военное училище. Не поехал. Окончил физмат. Работал учителем, потом стал директором школы. Однако к военной форме так привык и так ее полюбил, что не мог с нею расстаться.

– А помнишь первые стрельбы? – спросил я.

– А как же! Помню. Поверил сержанту и палил в воздух, чтоб домой уехать...

Мы начали изредка обмениваться письмами. Вдруг на конверте из Обояни – другой почерк. Открываю с недоумением. Там: Федя в дождь возвращался на велосипеде из райцентра и его убило грозою.

1995.