Баня

Мыться нам надо было давно, но об этом молчали. Наконец сержант Хабаров повел нас утром в баню. Обрадовались этому, конечно: смоем грязь, сменим завшивленное белье, чесаться перестанем. Шли мы той самой дорогой, которая два месяца назад привела нас из деревни к «райской обители», но только в обратном направлении. В руках у нас ничего не было – значит, думали мы, в бане все дадут: и мыло, и мочалку, и белье.

Вешние воды уже отшумели, но льдины на берегах еще не растаяли и ручей в летние берега еще не вошел. На открытых местах снега уже не было, а куда солнечные лучи не попадали – сохранился. В лесу лежал он сплошным настилом. В лужах, которые нам попадались на пути, появившийся ночью лед не продавливался, а под ногами похрустывала замерзшая грязь.

Сержант подвел нас к стоявшей у ручья большой, как товарный вагон, автомашине, которая оказалась дезокамерой. Поговорив с пожилым усатым солдатом в фуфайке, обслуживавшим ее, сержант приказал нам раздеться, разуться, связать все свои вещи, кроме ботинок, в узел и подать их усатому. А тот, открыв заднюю дверцу дезокамеры, разместил в ней наши связки. Мы остались, как говорится, в чем мать родила и начали вздрагивать от холода. Тела наши посинели и покрылись гусиной кожей.

– А теперь айда в баню, – скомандовал сержант, указывая на блиндаж, находившийся метрах в трехстах от нас.

Это расстояние мы преодолели мгновенно. В бане, однако, прибежавшим клиентам не обрадовались и, как только мы приблизились к входу, на нас закричали:

– Куда претесь! Тут и без вас битком набито!

Действительно, в блиндаже, названном баней, так много было голых солдат, что они не могли ни двигаться, ни даже шевелиться, а могли только стоять, прижавшись друг к другу. Ни плеска воды, ни звона посуды, ни шмыгания мочалок не было слышно. Лишь растоптанная грязь хлюпала под ногами. Тут не мылись, а спасались от холода.

Деваться было некуда, и мы попытались втиснуться в эту монолитную массу голых людей, но сил наших на это не хватило. Тогда мы рванулись за одеждой. Там нам тоже не повезло. Солдат с усами нам ее не выдал, пояснив: чтоб погибли все нежелательные ее обитатели, она должна находиться в камере 30 минут.

Мы ужаснулись, а усатый продолжал:

– Терпите, казаки, атаманами будете. Я всю зиму по фронту езжу. И в мороз, и в метель солдатское обмундирование выжариваю. И везде ребята не только не роптали, а довольные были, благодарности высказывали. И никто из них за полчаса не замерз. А какая благодать одеться в чистое и теплое! А к вам я приехал, считай, летом. Вам стыдно говорить о холоде. Вон полянка, солнцем вся освещенная. Там не только полчаса постоять, но и позагорать можно. Бегите туда, бегите...

Мы поверили и побежали на расхваленную усатым солнечную полянку. Света на ней было больше, а тепла никакого. Вдобавок здесь было ветрено, и продержались мы на ней очень мало. После солнечной поляны мы попытались укрыться за стволами берез.

«С подветренной стороны должно быть тепло», – думали мы.

Но там оказалось даже холоднее, чем на солнечной полянке. Мы начали бегать, прыгать, размахивать руками, брать друг друга на бокс, но это не согревало. Алексей Бычков из Пушкино предложил разжечь костер. Эта идея показалась заманчивой, и мы рассыпались в поисках прошлогодней травы. Травы набрали, но она оказалась сырой и развести костер не удалось.

Безуспешно испытав все средства обогрева, мы, обессилевшие и вконец закоченевшие, сбились в кучу и прижались друг к другу. Стоявшим внутри было теплее, а стоявшим снаружи –холодно. И мы, как пчелы в зимнем клубке, стали периодически меняться местами: крайние лезли отогреваться в середину, выталкивая стоявших там наружу. Одним словом, была нам баня, но только не в буквальном, а в переносном смысле. И такая, что и теперь, через 52 года, мороз по коже проходит при воспоминании о ней.

1995.