Шутка

-И что же это такое! А? Совсем народ осатанел! Творят что вздумается! – орала тетка Григориха, рассматривая содержимое посылки, принесенной местной письмоноской ее мужу Василию. А тот, пять минут назад получив посылку в продолговатом картонном коробке со всеми положенными сургучными печатями и наклеенной в левом верхнем углу красивой новогодней открыткой, стоял перед столом, на котором и лежало послание, в недоумении почесывая лысину.

Когда он, расписавшись за получение и дождавшись ухода письмоноски вскрыл коробок и увидел содержимое, то остолбенел. Только сейчас, по истечении нескольких минут, Василий стал нехотя вытаскивать вложения, выслушивая параллельно ругань жены. Сверху лежал свиток с сургучной печатью на толстой нитке, а под ним - видавшая виды метла с грубой короткой ручкой.

–Вот сволочи! Гад их душу, - пробасил он, - прислала какая то сатана.

–Только тебе могли прислать такую гадость, - донеслось из кухни.

Развернув свиток, Василий обнаружил красиво написанное витиеватыми буквами старинного шрифта письмо. “Его величество! Поздравляем с Рождеством и открытием сезона ночных полетов. Желаем классического взлета, ясного неба и мягкой посадки. Чтобы “техника” в уверенных руках никогда не подводила. Желаем счастливых полетов”. Внизу стояла лиловая гербовая печать. Пошарив в коробке рукой, Василий обнаружил упакованный в мятую бумагу флакон грамм на сто, на котором была приклеена этикетка с такими же витиеватыми буквами: “Средство об головной боли, после опохмеления и перепоя. Принимать, когда совсем худо, малыми глотками, смакуя каждый”.

Василий отвинтил флакон, понюхал: -Самогон… А вонюч-то!

Выбросив из коробка метлу и окружавшие ее мятые комки бумаги, Василий, покосившись на кухонную дверь, вновь отвинтил пузырек и, сделав пару мелких глотков, завинтил крышку и спрятал остатки в карман фуфайки, висевшей на вешалке.

-И то польза, - подумал он.

На следующий день Василий собрал посылку, было уже выброшенную на крылечко, и отправился на попутной соседской лошади, запряженной в розвальни, к почтовому руководству в райцентр. По дороге он размышлял о том, как войдет с посылкой к начальству и как перед ним будут извиняться. Но принявший его почтовый чиновник ворчливо объяснил, что веники посылать никому не запрещается. Вот если бы его, то бишь посылку, в которой он лежал, принесли бы поздновато, то тогда другое дело, а так, - что послали, то и принесли.

Выйдя с почты, Василий посмотрел по сторонам и, оторвав кусок картонки со своим адресом от злосчастного коробка, бросил его в сугроб.

На следующий день, придя из сельповского магазина, куда он ходил за хлебом, Василий увидел новую посылку, запакованную на этот раз в почтовую бумагу. Слева была приклеена открытка, только рождественская. Жена, войдя в дом с ведром –доенкой, сказала:

-Вон, опять прислали… Зря ты давеча ходил на почту, на салазках почтариха привезла. Говорит, что за доставку уплачено.

– Ага, у тебя не спросил, - сбрасывая с ног валенки ответил Василий, - узнаю, кто их шлет… Уплачено, уплачено…

Василий подошел к лежащему на полу коробку и с размаху, по футбольному пнул его ногой. Тот лишь немного сдвинулся с места и в нем звякнуло.

-Ву-Ву-Вай-Вай, - схватившись за ногу, Василь сел на табурет.

-ФУ!Фу! -Дул он на торчащий из носка палец. –Фу! Сволочи!- потом последовала такая многоэтажность, что его супруга зябко поежилась, втягивая голову в плечи.

-Да что же ты так, Вась! Я же сказала – на салазках привезла, тяжелая значит. Что, тут…

-За- аткнись! Дура! – перебил ее Василий, - аж палец носок пробил. Больно то как! Сломал либо?

Постонав немного, Василий присел на корточки около посылки и стал потихоньку рвать обертку. Под бумагой оказалась все та же посылка, с оторванным клоком картона. Внутри коробка лежала та же метла, обложенная пустыми бутылками, завернутыми в газету.

Вечером Василий вынес посылку на помойку и закопал в снег. Возвращаясь обратно, он нащупал в кармане пузырек и, зайдя в сени, приметил на подоконнике стоявшую еще видно с лета фарфоровую чашку, выплеснул в нее содержимое пузырька и, достав из ящика, укрытого старыми одеялами, яблоко, залпом выпил содержимое. Такой гадости внутри Василия еще никогда не было. То ли денатурат с дегтем, то ли наоборот, да еще с добавлением какой то гадости. Василий заскочил в дом и, схватив со стола трехлитровую банку с молоком, стал пить не отрываясь. Все его тело содрогалось, борясь с отравой, а жена, смотря на его синеющие губы, запричитала:

-Ох, батюшки свет! Да что это с тобой – точно бес в тебя вселился.

Выпив почти половину содержимого банки, Василий наконец-то оторвался и спросил:

-Что это такое?

-Где?

-Да пузырек с самогоном был, хотел выпить, а там…, - он икнул,- такая гадость!

Жена откинула полу надетой на нем фуфайки и сказала:

-Совсем дурак! Ведьма ты несчастная. Это же моя одежа, я в ней корову дою. А в пузырьке средство от лишая, я им корове шею мажу! На, пей еще, - она сунула ему отставленную было банку.

Тот приложился и, вытаращив глаза, стал пить.

Новый год и Рождество пропали для Василия напрочь.

Оклемался он только на святки. Да и то, как увидит веник или метлу, его так и подбрасывало, а сердце куда-то проваливалось, будто он устремлялся вверх. К тому же, всякие нечистые клички так и липли к нему, и все непонятные, невероятные свершения само собой приписывались Василию. Вот до чего может довести человека простая шутка сослуживцев, неправильно понятая.

"Нива" от 10 января 2003 года

Банный день

Когда в колхозе понастроили на каждой бригаде бани, многие считали, что в них никто ходить не будет. Но вскоре выяснилось обратное – приходилось даже устанавливать очереди. Бани, собственно, не были чем-то выдающимся. Просто к бывшим котельным кормозапарников ферм пристроили небольшие помещения с душевыми на две-три сетки, да парой кранов с горячей и холодной водой в моечной. В раздевалках вдоль стен стояли деревянные лавки, а в самих стенах вместо крючков для вешалок были набиты гвозди. Лавки стояли и в моечной, но были значительно шире и массивней.

Очередь на посещение бани, как ни странно, была только летом, и, как правило, к вечеру, когда колхозный люд шел туда смыть вместе с пылью накопившуюся за день усталость, взбодрить организм чистотой и влагой.

На четвертой бригаде баня была расположена в бывшем красном уголке, а посему стояла отдельно, почти посреди бригадного двора. Топил ее дед Ехимок, назначенный на столь ответственную должность лично председателем. В страдную пору топил он ее каждый день, а в прочее время только по субботам и воскресеньям.

В тот день, когда произошло описываемое ниже чрезвычайное происшествие, пополудни прошел сильный ливень, недолгий, но наделавший грязи. Работы все затихли, и народ перед уходом домой потянулся к бане. Ехимок оперативно установил очередь.

-Час мужики, час бабы, что размываться – остинки смыл, пятки поскреб и свободен.

Первыми пошли мужики – их просто было много больше, а женщины остались дожидаться своей очереди и не подошедших еще подруг, расположившись на бревнах около бани, луская семечки и переговариваясь между собой ни о чем. Они просто радовались подаренному природой случаю отдохнуть от каждодневной работы.

Мужики тем временем, побросав с себя одежду, уже гремели тазиками в бане, а вскоре стали и выходить в предбанник, внимая мудрому совету Ехимка.

-Да, - пробасил высокий и тощий мужик, прозванный в деревне за свою худобу Лисопедом, - красота! Да мало! Хорошо Лукичу, - кивнул он на выходящего из моечной низенького шустренького дедка, - ему можно и с бабами еще остаться.

-Это пощему же? – прошепелявил в ответ Лукич, сверкнув своим единственным зубом, - я ведь ориенташию ишо не потерял.

-Да так ты сам говорил, что у тебя справка есть!

-Ага, доживешь до моих годов и у тебя будя… А литру поштавишь и беш шправки шхожу.

Лисопед протянул ему руку, - кто разобьет? И не успел дед Лукич сообразить, как Пашка Душа завершил их пари мощным ударом своей ладони.

-Ну тык шойт. Ишо дешаток яиц и шмат шала!

-По рукам! – Пашка вновь с готовностью махнул ладонью.

Сказано – сделано. Лукич спрятал свои тряпки под лавку в раздевалке, а сам нырнул под стоявшую у стены в моечной широченную скамью. Это потом он слезно жалел о своей затее, а тут устроился поуютней и стал ждать, подумав, - час как-нибудь вылежу.

Бабы зашли одна за одной и загомонили, завизжали – только эхо от стен отскакивало. Лукич покосился из своего убежища, но видны в основном были только ноги – помещение то небольшое. И все бы ничего, да тут Вальке Саранче места не хватило на средних скамьях. Подошла она к крану, набрала в тазик кипятка да и с размаху как ливанет его для дезинфекции на Лукичеву скамью! Вода ударилась в стену, а затем на него не только сбоку налилась да еще и снизу подтекла. Зашлось тут все естество Лукича.

У-у-у, - завыл тот и рванул вперед. Скамья вздыбилась перед Валькой и побежала на задних ногах своих к закрашенному белой краской окну. Ударилась торцом в стену и встала вновь на все четыре. Через мгновение из под нее показался красный морщинистый зад Лукича, а затем и весь он.

-У-хр, у- хр, - застонал Лукич и по-молодецки, перепрыгнув скамью, юркнул в душевую.

Там, оттолкнув намыленную даму, крутанул кран холодной воды и стал под душ. Даме, естественно, это сильно не понравилось и она стала ощупывать Лукича, так как мыло застилало ей глаза, пытаясь одновременно вытеснить его из-под душа, напирая всем корпусом. Обнаружив несоответствие пола, она завизжала неестественно громко, а затем, перескочив под другой душ и ополоснув лицо, со словами: “Ой, мамочка!” - ретировалась в моечную. Все произошло так быстро, что онемевшие от неожиданности бабы только теперь сообразили в чем дело и разразились таким хохотом, что дед Ехимок от неожиданности чуть не свалился с табурета, на котором сидел в своей котельной, наблюдая за форсункой в котле. Лукич стоял под душем и вертел штурвалы кранов, пытаясь сделать воду похолоднее.

Опомнившиеся бабы сгрудились у входа в душевую, хохоча и нагло рассматривая его.

-Ой, бабоньки, - причитала сквозь выступившие слезы одна, - что же нам делать с этой находкой!? Ой, умру сейчас!

-Не остался ведь кто помоложе! У этого одна шерсть на спине торчит, и та седая, - вторила другая.

-Лукич, ну ты и даешь, неужто за свою жизнь не насмотрелся? Али ты просто проспал под лавкой?

Тем временем Лукич стал приходить в себя и, не поворачиваясь, проговорил.

-Обварили всего, а теперь ржете… Шо теперь то… Это шамое… Пошли вон!

Лукич решительно двинулся на глазевших. Он уже приготовился, что с ним еще чего начередят, но толпа послушно расступилась и Лукич, прикрыв срам руками, благополучно ретировался в раздевалку, став по дороге в тазик с замоченными кем-то тряпками.

Выйдя из бани, он встретил своих дружков. В ожидании смеха и издевок в свой адрес, Лукич стал тереть голову полотенцем, закрываясь им как щитом. Но было тихо. Лишь его сосед, Пашка Душа, вполголоса подытожил:

-Бывает… Литру мы тебе завтра все равно принесем. Пошли домой, мужики, что стоять.

На том и разошлись, давясь на ходу тихим смехом и вытирая слезы.

На следующий день Лукич на работу не вышел – не потому, что боялся насмешек, а потому, что намазанный гусиным жиром и кислушкой несколько раз за ночь забирался в кадушку с водой, дабы сбить жар, и заснул только под утро, под “аккомпанемент” причитаний супруги:

-Козел ты старый! Отправить тебя в Сапогово и то мало! В лавку теперь сам будешь ходить! И никаких тебе стопок перед обедом!

"Нива" от 7 марта 2003 года

Дед Миша

(эта история рассказана незабвенной Евдокией Кузьминичной Дорохиной, моей бабушкой)

Дед Миша сидел на лавке около печи и пришивал крючком задник к валенку. Работал он сноровисто и ладно, ловко подтягивая сплетенную в несколько ниток и просмоленную дратву. Управившись с одним валенком, он обрезал излишки кожи на латке сапожным ножом и довольный поставил его рядом, а затем взялся за второй. И только он стал примерять латку к пятке валенка, как дверь распахнулась и вместе с холодным воздухом, потянувшим вихрами тумана по полу, в хату ввалились два полицая. Винтовки за плечами, черные немецкие шинели перетянуты поясами, морды дельные и наглые.

-Так! Ты что тут расселся? – проговорил полицай, вошедший первым. Михаил его не знал – видать чужак. – Не слышал, немцы приказали выходить всем окопы от снега чистить. Михаил почесал спину валенком, прижимая его к грубке, и спросил:

-А эт зачем же им окопы потребовались? Видать тапочки они собираются делать отселева?! – дед еще раз повторил операцию по чесанию спины, - а вы как же с ними дернете, али тут останетесь?

Второй полицай, выглядывая из-за спины сотоварища, скорчив свою рыжую рожу, пробасил:

-А ты, дед, не шибко ерепенься - у немца сил хватит! Сейчас передохнет и снова попрет! Тебе же, старому дурню, за твой язык может так обломиться, что …

Дед Михаил выставил вперед кукиш, бросив при этом валенок на пол.

-Во! Видал! Чуй у меня есть. Не станет немчура окопы зря чистить! Видать попало по ентому месту. Жалко мне вас, придут наши – шлепнут обоих, ет уж точно. И будет по тебе, Ленчик, - дед признал второго, - мамаша плакать, а тебя на речке грачи долбать будут.

-Хорош митинговать, давай собирайся, - просопел незнакомый полицай, - оратор хренов, немец тем более работу оплачивает. За один день – ихняя марка или наша десятка.

Михаил привстал со скамьи, загородив собой почти всю печь:

-А во видел! – дед показал кулак, - в лобешник вкатаю, а задница лопнет! За деньги, на немца! Ха! Дурак! Это ты за ихние конфеты им служить пошел! Лешка попятился назад, а незнакомец, ловко сбросив с плеча винтовку, клацнул затвором.

-Ах ты…

Старик же, проявив невиданную прыть, схватил винтовку за ствол и так рванул на себя, что полицай не успел и глазом моргнуть, как оказался под лавкой. Перед его носом завис кулак размером с небольшой чугунок.

-Во дурак! Тебя же немцы, - незнакомец стал вставать, - расстре…

Договорить он не успел, так как уже открывал входные двери правым ухом…

Михаил сел на свое место, поставил винтовку прикладом на пол. Его огромная рука-лапа надежно сжимала оружие. Вскоре дверь приоткрылась, и Лешка осторожно попросил:

-Дед, винтовку отдай, а! А то немцы ругаться будут.

Михаил встал и медленно вышел во двор. Полицаи стояли поодаль. Один прикладывал снег к уху, другой стоял как часовой рядом. Дед несколько раз щелкнул затвором выбрасывая патроны, потом вытащил его и бросил к ногам полицаев. Винтовку воткнул прикладом в снег и со словами: “Ох, жалко мне вас” - удалился восвояси, громко стукнув дверью. Вскоре дверь вновь открылась и из нее вылетела шапка.

А окопы немцам действительно не потребовались, через день по Волжанчику в сторону Кшени прошли первые пять красноармейцев-разведчиков.

"Нива" от 8 мая 2003 года

-Ох, сердешный, - покачала головой пожилая женщина, провожая взглядом прошедшего мимо Вовку Леща, - не дойдет видать до дому, так его и клонит из стороны в сторону, как матроса на палубе.

Вовка действительно слабо держался на ногах, его вело то в одну сторону, то в другую, и тропинка, на которую он ступил, сойдя с дороги, была явно узка. Идти ему еще нужно порядком и он решил, что лучше отлежаться где-нибудь, чем поцеловаться со столбом или того хуже – с рельсом при переходе через железнодорожный путь. Поразмыслив немного, прислонившись к школьному штакетнику, Лещ решил не испытывать судьбу, и, пробравшись через разлом в заборе, улегся на траву за угловым столбом изгороди. Столб был массивный – из красного кирпича. Высокая трава и этот столб надежно прикрывали Леща от посторонних глаз. Заснул он скоро и крепко, несмотря на гуд проезжавших вблизи автомашин и крики грачей, густо настроивших гнезда на высоченных тополях, растущих вокруг школы.

Так пролежал Лещ до темноты, а может быть лежал бы и до утра, да несся по центральной улице на своей “Яве” Ванька Коркин. Было ему легко и весело. Он заваливал мотоцикл то налево, объезжая стоящую повозку, то направо, выезжая на обочину, чтобы пустить за собой шлейф пыли. Все ему удавалось, несмотря на изрядное пивное вливание, но во время очередного левого виража Ванька наехал на кучу песка, ссыпанную на обочину. Мотоцикл плавно отделился от земли и как аэроплан, пролетев несколько метров, слегка задрав переднее колесо, стукнулся о кирпичный столб изгороди. Да-да, тот самый, под которым лежал Вовка Лещ. Столб разлетелся на отдельные кирпичи, а мотоцикл вместе с ездоком грохнулся в трех метрах далее, разбрасывая от себя запчасти. Коркин приземлился относительно благополучно на траву, чуть дальше мотоцикла, но встать не мог, а только вертел в разные стороны своей бритой башкой.

Тем временем Лещу снилось, что его придавил к дереву своими рогами соседский бык. Очнувшись, он понял, что это не сон, а явь. Только во сне бык ударил его рогами в грудь, а болела спина. Чувствуя, что задыхается, Вовка издал звук, похожий на рев, и начал вставать, ссыпая с себя кирпич и куски раствора. Встав, он уставился на Коркина, сидевшего на корточках, с возложенными на голову руками. Смотрел Лещ на обидчика долго, время от времени прикрывая свои белесые, будто выгоревшие на солнце, глаза, тупо соображая, откуда упал этот “десант”. Потом Лещ подошел к Коркину и молча щелкнул его в темя. Тот завыл, затем вдруг встал на четвереньки и, бросившись к ногам Леща, схватил его зубами.

-Ах ты гад, - запричитал тот сквозь зубы, - м-м-м, я тебя!

Попытавшись схватить Коркина за волосы, он соскользнул рукой по бритой голове к уху. Через мгновение Коркин был пойман за оба уха, но зубы не разжимал, несмотря на все усилия Леща. Большое преимущество в силе последнему фактически ничего не давало.

-Ах ты жертва перестройки, - пробасил Лещ и с силой стукнул Ваньку по голове.

Только теперь тот отпустил ногу и, сев на траву, внезапно заплакал как ребенок, размазывая кулаком слезы.

-Ты что? А?

-Надо же как не везет! Ночью теща приехала, теперь ты вот дерешься…

-Зачем укусил меня, заразы кусок?

Вовка поднял штанину, рассматривая отпечатавшиеся следы Ванькиных зубов. Тот пожал плечами и, вставая, стал поднимать остатки мотоцикла.

-Ну не дал отдохнуть! Носится тут всякая пьянота, нажрутся как свиньи…

Пробравшись сквозь пролом в заборе, Вовка зашатался в сторону дома, а вскоре скрылся за углом школы, придерживаясь рукой за стену.

"Нива" от 28 мая 2003 года

Соловей

В деревню Грицко приехал в разгар весны, в то самое время, когда зацветают яблони в садах, а в многочисленных зарослях ракитовых кустов вовсю щебечут разные пичуги, забиваемые почти непрерывными трелями соловьев. Приехал Грицко из далекой Львовской области, из города Самбор, полоть от сорняков свеклу в местном колхозе в составе бригады из шести человек, а так как он оказался в том коллективе один хлопец, то его и поселили отдельно к бабке Полине, через дом от места базирования основной бригады.

В общем-то, природа на новом месте мало чем отличалась от привычной. Деревья многие были такие же, почти также цвели сады, только малость позже, но воздух здесь был совсем другим, каким-то ароматным и свежим, дышалось им легко и сладко. Особенно Грицко поразила земля. Какая-то черная, со своим земляным особым запахом, а после дождя – липкая и приставучая.

Бабка Полина отвела квартиранту апартаменты на веранде, имевшей отдельный вход из сада. Веранда была обвита плющом, в ней было прохладно и тихо. Грицко остался весьма доволен своим местом, особенно широкой пружинной кроватью с пышной периной и двумя огромными пуховыми подушками. И потому, когда в первый вечер он лег на эту кровать, то подумал, что попал в рай. За окном без устали соревновались между собой соловьи, пахло черемухой, и еще какие-то незнакомые доселе ароматы обволокли его душу. Грицко заснул скоро и крепко, испытывая необыкновенное блаженство, заполнившее его измученное долгой дорогой тело.

Проснулся постоялец во второй половине ночи от оглушительной трели соловья, исполнявшего свои серенады где-то совсем рядом с открытым окном, затянутым марлей. Сначала Грицко слушал посвист ночного певца с удовольствием, невольно сравнивая трели “своего” соловья с трелями его соперника, которые доносились издалека в промежутках. Потом Грицко понял, что заснуть не удается. Не помогло и закрытие окна, и включение и выключение света. Курский птах драл свое горло, несмотря ни на что.

На третью ночь Грицко решил соловья извести или хотя бы прогнать подальше. Придя к вечеру, он стал внимательно осматривать ближайшие заросли чернослива, кусты крыжовника и другую растительность в саду. Гнезда или самого соловья обнаружить не удалось. Просидев до самого заката на крыльце в ожидании своего недруга, он так и зашел на веранду с наступлением темноты, не дождавшись знакомого посвиста. Вдали тем временем другие соплеменники певца свистели и щелкали, а “свой” молчал.

Как только Грицко задремал, за окном раздалось: тви – тви – тяу – тяу - тяу и пошло-поехало. Помолчит полминуты и давай выдавать свои коленца.

-Вот гад, шлях тебя.., пробубнил Грицко и, тихо встав, поплелся к двери. Выйдя на крыльцо, он долго стоял, ориентируясь по звуку, потом медленно двинулся в сторону соловья, выставив вперед руки, дабы не наткнуться на ветку. Шагов через десять, обойдя по дороге пару деревьев, Грицко неожиданно уперся во что-то мягкое и теплое, полапав перед собой руками, он вдруг услышал:

-Милок, ты ет што?

От неожиданности Грицко отскочил на шаг назад и по его телу пробежала противная трусливая дрожь.

-Ет чо?

-Ох, Господи, меня уже лет, наверное, тридцать никто не лапал, - разобрал он наконец голос бабки Полины, - и что это ты удумал?

-Так темно же, я тут того – соловья ищу.

-Ага, соловья, ты его днем часто видел? Ночью соловья хотел поймать! Меня хоть нашел и то хорошо…

Грицко почувствовал, что у него внутри что-то загорелось и разлилось по его телу. Сразу стало жарко и душно. Он повернулся и, наткнувшись на куст крыжовника, поплелся назад. Подойдя к двери, он обнаружил, что она заперта. Только теперь он вспомнил, что на двери стоит старенький “английский” замок, а ключ остался на столе.

-Запахнулась, - сказал Грицко, удивляясь своей глупости.

У бабки Полины наверняка есть второй ключ, но как к ней идти теперь? Грицко представил глаза бабки Полины, когда она увидит, открыв дверь на стук, его, стоящего в одних трусах. Точно решит, что к ней пришел. К девчатам идти – засмеют.

Так он и просидел до самого утра на полугнилом дощатом крылечке, дрожа от холода, под неумолчные трели соловья.

А утром, когда солнце уже весело играло в верхушках цветущего сада, одновременно отсвечивая от надвигавшейся с запада тучи, бабка Полина открыла дверь через разбитую шелку в окне и проговорила:

-Соловей ему помешал…хи…дверь не мог открыть.

Уходя на работу, Грицко услышал разговор хозяйки с соседкой:

-Слыш, Маш, пойду, думаю, тряпки сниму, а то неровен час ночью кто сопрет, стиралась днем поразвесила между яблонь. Иду - темно, хоть глаз коли! И тут меня как этот гуцул хватит!

-За что?

-Да аль не знаешь за что мужики хватают. Хи – хи – хи.

Тут заморосил дождь. Грицко вернулся на свою веранду, поставив тяпку у входа. Взглянув в окно, он увидел сидящую на ветке чернослива маленькую серенькую птичку.

Тяв –тяв –тиу, – пропела она. И вновь пошли забористые коленца, собранные в стройный ряд от всех птиц окрест.

-Да, - протянул Грицко, дивясь тому, что такая маленькая птичка, а так громко высвистывает, выставив свой клювик навстречу каплям дождя. Вечером Грицко слушал соловья до полуночи, а потом погрузился в летний невесомый сон, а в саду продолжали разноситься залихватские переборы курского птаха.

"Нива" от 25 июня 2003 года

Неудачный поход

(Записано по рассказу одного из жителей с. Нижнее Гурово)

Деревню немец жег два раза. Первый, когда драпал зимой сорок первого, уходя зимовать в Щигры, а другой, когда “дернул” из наших мест в сорок третьем, зимой тоже, теперь уже насовсем.

Целых хат осталось, как у столетней старухи зубов. Жить народу пришлось в погребах, да наспех отрытых землянках. В последних приходилось держать и уцелевшую скотину.

Не миновала беда и бабку Нюру, “немые” сожгли все, случайно оставив только небольшой плетневый сарай, обмазанный с двух сторон глиной. Там и зимовали, обложив стены навозом и бурьяном.

В деревне Нюру считали хорошо живущей, так как кроме названного сарая у нее был еще и дедок, которого не взяли по мобилизации в связи с возрастом. Дедок был фактически один мужик на добрую версту в округе, пацаны не в счет, и являлся предметом особой зависти соседок Нюры.

Событие, о котором пойдет речь, произошло ближе к весне, когда уже начал заметно подтаивать снег, и на речном льду, где все еще валялись застреленные красноармейцами полицаи, появились закраины, там и сям проступая через снег.

В тот день дед Микиток, тот самый, запланировал, наконец, поход к своей давней знакомой Вальке Слободе, живущей в соседней землянке. У Слободы сохранилась корова, которую немцы то ли не успели сожрать, то ли просто не стали есть по причине ее худости. Для Микитка смыться к Слободе не было большой проблемой. Во-первых, рядом, а во-вторых – за молоком для внучки, которая жила у него еще с начала войны.

Задумано – сделано. Договорились встретиться в коровнике, то бишь в землянке, где корова стояла в ожидании весны, то и дело высовывая морду в дверь, обитую немецким плащом.

Пронырнув без особых проблем в коровью землянку, дед Микиток сходу попал в объятья Вальки. Горячая, как натопленная русская печь, она сразу стала снимать с Микитка зипун, лихорадочно пытаясь развязать стягивающую пояс бечевку. И только ей это удалось, как, взглянув в приоткрытую дверь, Валька проговорила:

-А ет куда твоя чешет?

Микиток живо повернулся к двери и, увидев идущую к землянке супругу, засуетился:

-Вот, сатана! Засекла, видать… Еще и внучку с собой прихватила! Вот елки-палки… Валька, окинув землянку-коровник взглядом, поняла, что спрятать ухажора совсем некуда. Взглянув в дверь еще раз, она выхватила плетеную кошелку из-под коровьего носа и, высыпав остатки корма, сноровисто затолкала Микитка в дальний угол:

-Ложись тут!

Прикрыв деда кошелкой, она вернулась уже с вилами к двери.

-Валька! Ты тута? – раздалось снаружи.

-Угу… - ковыряя вилами солому у входа, промычала хозяйка.

-А мой у тебя? А?

-Что он тут забыл?!

-Да вроде к тебе нырнул, - продолжала допытываться Нюра.

-Ань, ты что с ума сошла? Какой толк от твоего то?…

Да не скажи, - вглядываясь в темные углы, проговорила Нюра, - дед мой еще ого-го!

-Да заходи, не засть мне, что ты думаешь, я его в карман положила что ли!

-А вот дедушкина палочка, - вмешалась внучка, показывая наподобие костыля, с которым ходил Микиток.

-Ага!.. - Нюра, подбоченясь, наступала на Вальку, - куда дела?

-На подтирух взяла! Совсем ты осатанела что ли!?

В это время корова попятилась назад и начала вершить свое навозное дело. И надо же, прямо на кошелку. Сидевший под ней Микиток все это еще мог вытерпеть, согнувшись в три погибели и прикрыв рукой левое ухо. Но когда через пару минут корова, задрав хвост и слегка изогнув спину и подприсев на задние ноги, начала справлять на кошелку малую нужду, он не вытерпел. Приподнявшись на четвереньки, дед сбросил с себя обгаженную кошелку и, мотая головой, как кобель, вышедший из воды, рванул вон из землянки. На ходу он снял шапку и, отряхнув ее на дворе уже, помчался домой, не обращая внимания на собравшихся у колодца баб.

Валька виновато посмотрела на Нюру и робко промямлила:

-Вот, понимаешь…

-На подтирух взяла?- и обе вдруг разразились звонким смехом.

Вскоре Нюрка уже вела за руку внучку и говорила:

- Пойдем домой. Подтируха стирать надо.

"Нива" от 9 июля 2004 года

Деликатесы

Начальство из области приехало весьма неожиданно, хотя приезд оного ожидался давненько. Куда повезут высоких гостей, секрета особого не было, а посему, по звонку из района, все готовилось загодя. Были покрашены изгороди около колхозной конторы и расположенного рядом сельпо, срочно направлены на ферму две бригады шабашников для обозначения активного ремонта, покошен бурьян почти по всей деревне и вокруг полей. Но приезд, как уже было сказано, оказался ранее ожидаемого и, как водится, не хватило всего одного дня для подготовки встречи – не был готов обед. Собственно, абсолютную часть сервировки припасли, а вот деликатесная была лишь в виде двух живых бычков, стоявших в опустевшем на лето телятнике. Кормили их специально уже две недели, но в связи с внезапностью приезда гостей изъять эти самые “деликатесы” не успели. Они отражали саму бычью сущность, и без них бык уже, собственно, не бык, а вол.

Несмотря на острый дефицит времени, было решено все же изъять эти самые деликатесы, дабы не обидеть высоких гурманов. Для облегчения задачи надумали порешить и самих бычков. Провести операцию было поручено двум скотникам, считавшимся специалистами в этом деле, - Ивану Спичкину и Сергею Лукичу Синицину. Первый был молод и обладал недюжинной силой, а другой имел многолетний опыт по забою скота. Придя в телятник, Лукич сразу оценил бычков и, почесав скомканные под картузом патлы, произнес:

-Начнем с большого. Только надо, чтобы “деликатесы” были изъяты еще до того, как бык упадет.

-Угу, – пробасил Иван. – А сразу нельзя отсандалить, а потом прирезать?

var container = document.getElementById('nativeroll_video_cont'); if (container) { var parent = container.parentElement; if (parent) { const wrapper = document.createElement('div'); wrapper.classList.add('js-teasers-wrapper'); parent.insertBefore(wrapper, container.nextSibling); } }