Когда Юра зашёл в вагон, он был ещё относительно трезвый, потягивал пивко из банки и лишь изредка прикладывался к бутылке водки, лежащей в его вещь-пакете. Но в какой-то момент осознал всю необходимость праздника и начал предлагать соседям по плацкарту присоединиться. После общего отказа он произнёс девиз, который тут же золотыми буквами отпечатался в памяти: «Ну и сам выпью, я не гхордый, я — русский.» Сказано — сделано, под скупую закусь в виде сухариков Юра присосался к бутылке. Мутность сознания очень быстро сменила и без того сомнительную ясность, и он принялся уличать соседку. — Нет, я русская, я из Курска. — Нет, не русская, хохлушка. Я русский, настоящий русский, я ж слышу нерусский гховор. — Я просто год прожила в Германии… — Ага, ну я ж говорю литовка. Я ж слышу гховор литовский. — Я не литовка, я русская. — Ага, ну да, конечно, чё ты мне мозги паришь. Литовка ты, эстонка. Я ж гховор слышу.
Это бредовое бодание длилось бы ещё долго, если бы наш сосед, не разговорил девушку про то, как она оказлась в Германии. Выяснилось, что она выпускница ин.яза, изучала немецкий и поехала по программе «Няня» в Германию. Юра тут же встрял и начал делиться своим тяжёлым опытом изучения немецкого. — А я шо, шо я запомнил там… шнель, хуель и всё. Эта фраза была повторена раз 8 в различных вариациях, но никто не уделил должного внимания и Юра погас. Ещё при посадке он джентельменски обещал соседке, лжелитовке-эстонке-хохлушке, что отдаст ей своё нижнее место. Но ближе к ночи появились условия. — Так, сначала вот эту колбасу доем и водку допью.
Девушка приняла самое разумное решение и забила на договорённость — полезла на своё место. Откушав колбаски, обсудив, как ему, Юре, хорошо жилось при коммунистах (Юре 39 лет, маловат срок для нытья о прежней жизни), как он голосовал 4 раза за Зюгханова, а тот ни разу ни прошёл, начал раскручивать соседа, за кого тот голосовал. Услышав, что не за коммунистов, Юра тут же заподозрил в соседе путинского агитатора. Узнав, что сосед военный офицер, с грустью и тоской сказал, что своё отслужил, мол тогда слова соседа были бы для него закон, а теперь… — А теперь, пошёл бы ты на хуй.
Эти слова Юра сказал с особой теплотой, как особый мостик в налаживании коммуникации. Ближе к ночи наш столик был весь замызган колбасой, сухариками задушенными банками пива — Юра спал. Утром он двинулся в коридор с неизвестной целью, откуда незамедлительно послышалась женская ругань и обещания написать ему на работу. Скоро появился Юра, волочимый пожилым проводником. Юра пытался допытаться у проводника, как его фамилия и зловеще обещал написать на него жалобу. Рухнув на сиденье Юра устроил гамлетовский театр а-ля мышеловка. Он начал бессвязно бормотать себе под нос какой-то грозный монолог, буквы в котором иногда причудливо складывались в слова: «понятые», «по двум статьям» — адская улыбка озарила лицо Юры в предвкушении мук и скрежета зубовного нерадивого проводника. Пришёл проводник: — Так убирай свой свинарник. — Как твоя фами-и-илия? — Убирай говорю. Юра понуро принялся убирать за собой свой скудный ужин, размазанный по всему столу. При этом он бормотал: — Я ж узнаю, я ж всё равно узнаю, твою… фамилию… Вот ща в Курск приеду и сразу по компьютеру пробью, как твоя фамилия. Бедный люмпен, интересно, что за футуристические картины вырисовывались в его башке, когда он это говорил. Наверное огромный компьютер с планеты Магратэйя из «Автостопом по галактике». Он подходит к нему и вещает: — О, Великий компьютер, назови мне фамилию проводника вагона, где я бухал и свинячил всю ночь…
Через два часа у него была электричка до Кшени. И вот этот подарок приедет к своей семье. Отдаст 5000 оставшиеся от зарплаты грузчика в какой-нить московской конторе, и будет неделю и ли две беспробудно бухать. М-да, велик прогресс и неумолим.
